«Вот и настал мой черед, – подумал Аскольд. – Это мои последние шаги…»

Отъехав на безопасное расстояние, монгол вдруг спрыгнул с коня и бросился к юноше.

– Аскольда! – услышал тот знакомый голос и сдавленный всхлип. Человек плакал от счастья, обнимая юношу, вытирая слезы о его грудь. – Аскольда…

– Топорок, ты? – еще не веря в происходящее, воскликнул тот.

– Моя, моя. Дай рука.

Острый нож рассек веревки. Друзья горячо обнялись.

– Моя ехать надо. Конька твоя брать надо, – опомнился первым Топорок.

Вскоре предрассветная мгла поглотила двух всадников, потревоживших ее глухим стуком копыт о мерзлую землю.

Глава 5

Весна в этом году пришла ранняя, дружная. Еще недавно деревья гнулись под тяжестью снега, тщетно пытаясь высвободить ветви из пухового покрывала. И вдруг зазвенела капель. Ей вторило веселое чириканье воробьев, которые радовались теплым лучам, собираясь стайками на почерневших заборах. Снег, еще вчера слепивший глаза, потускнел, оголившийся лес потемнел и насупился, словно стыдясь своей наготы. Воздух наполнил запах просыпающейся земли…

Лука, истосковавшись по шелесту трав, по-детски радовался яркому весеннему солнышку. Он поглаживал свою блестящую лысину, подставляя ее живительным лучам. Ежедневно, скинув сапоги, он месил босыми ногами еще холодную землю, мотаясь по заветным местам. Ему не терпелось скорее взять старенький рожок и, по-молодецки лихо щелкнув бичом, гнать стадо.

Этим утром он растолкал Николку, который за зиму разнежился и привык вставать поздно. Дед его баловал, сам управлялся с нехитрым хозяйством: старой коровенкой да пятеркой овец.

– Вставай, сынок, – дед шутливо потрепал мальчика за ухо. – Золотые денечки кончились, пора и за дело.

Николка сладко потянулся и выскочил на улицу, ежась от утренней прохлады. Схватил свой бич, висевший на тыну, и щелкнул им в воздухе. Громкий резкий звук прорезал сонные улицы.

– Чеч! Чеч! Чеч! – понеслось до самой Жиздры, окутанной густым туманом, которая ответила говорливым плеском темно-коричневых волн. Где-то отозвался петух. Его песня потонула в тревожном собачьем лае. Послышались людские голоса. Пробуждалась мирная жизнь…

Субудай-багатур остановил коня, забрызганного грязью по самые уши. Впереди прямо у него на глазах только что ушли под землю несколько воинов. Пораженный полководец долго, не шевелясь, с окаменелым лицом смотрел на адское место. Все ждали. Ждал от него решения и Батый, также пораженный случившимся.

– Что это за место? – спросил хан толмача. Тот склонил голову, повернул коня и ускакал назад, где стояли в окружении татарских всадников бородатые, измазанные грязью урусы. Толмач придержал коня и громко спросил:

– Эй, кто знает это место?

Мужики, угрюмо глянув на всадника, снова вперились в землю. Видя, что ответа не дождаться, татарские воины начали сечь мужиков. Один из них поднял руки, защищая лицо, и подошел ближе.

– Место, что ль, надо знать? Игнат Крест недалече будет.

Когда толмач вернулся, оказалось, что Субудай уже повернул коня. Батый поднял руку, и все с облегчением поняли: назад.

Один Шейбани бросился к брату:

– Зачем назад? До Новгорода рукой подать! Там столько богатства!

Батый остановил коня, устало посмотрел Шейбани в глаза:

– Мы его еще возьмем, – сказал и отвернулся.

Огромное людское море пришло в движение. Батый внутренне был доволен, что так решил, хотя и понимал: не все одобрили его. Некоторые, опьяненные победой, продолжали рваться в бой. Но высшая мудрость заключается в том, чтобы не терять силы напрасно, а сохранить их для решительного удара.

На душе потеплело. Рядом ехали Гуюк и его друг Менгу, не раз доказавший ему свою преданность. Каждый думал о своем. Кони шли тяжело, временами по грудь проваливаясь в черно-желтую грязь, точно в снег – место было очень обводненным.

– Видишь, что? А ты хотел идти еще дальше, Шейбани, – прервал молчание хан, резким движением стряхивая с носка своего сапога кусок грязи.

– Надо крепить боевой дух войска! Его может поднять очередная победа. А это больше похоже на бегство! Что подумают урусы! – Последние слова Шейбани проговорил трагическим голосом.

Хан не успел ответить – заговорил Гуюк.

– Прости, достопочтенный хан, но твой брат прав. Урусы могут посчитать это за нашу трусость. Мы должны держать их в страхе.

– А ты как думаешь, Менгу? – обратился хан к приотставшему всаднику, надеясь на поддержку друга. Тот помолчал, глядя на повелителя долгим немигающим взглядом, и сказал:

– Не гневайся, хан, и прости своего верного раба, но Шейбани прав. Надо поднять боевой дух наших воинов. – Менгу низко поклонился.

Тогда снова заговорил Гуюк. Его глаза горели хищным безжалостным блеском.

– У нас на пути лежит небольшой городок урусов. Мы легко его добудем. Пусть он сияет победной звездой на небосводе нашего хана и воодушевляет на новые боевые подвиги его войско! – Гуюк замолчал и торжественно посмотрел на Батыя.

– Но не надо всем идти, – вмешался Шейбани. – Я возьму своих людей: день-два – и я положу к твоим ногам еще одну победу. Клянусь этой саблей! – Он выхватил из ножен оружие.

Хан молчал. Он не хотел, чтобы победа досталась брату.

– Хорошо! – наконец сказал он. – Но войско поведет Гуюк-хан.

Шейбани в гневе рванулся вперед. Менгу, угрожающе взявшись за рукоять сабли, преградил ему дорогу. Хан сделал вид, что не заметил порыва брата.

– Надеюсь, что не успеем мы поставить аилы, как ты догонишь нас. Возьми пороки [31] . – Подул холодный ветер и хан поглубже надвинул мохнатую шапку.

– Зачем, хан? Город откроет ворота до нашего прихода! – Гуюк громко расхохотался.

– Лучше сказать, что он не успеет закрыть их до нашего прихода, – вызывающе бросил Шейбани.

Хан поднял на него пылающие гневом глаза.

– Значит, ты тоже решил участвовать в этом развлечении?

– С твоего повеления, хан, – Шейбани сделал вид, что не понял угрозы брата.

Батый неопределенно кивнул.

Первая в этом году песня рожка обрадовала хозяев: уменьшались заботы, надвигалось сытное время. Проводив скотину, козельчане еще долго стояли на улице, прислушиваясь к замирающей пастушьей песне.

Лука со своим стадом миновал городские ворота. Остались позади и застройки нижнего города. Пройдя берегом Жиздры, он завернул стадо к холмам – там, на согретых солнцем вершинах, уже показались первые сочные травы. Он шел впереди стада, перекинув бич через плечо. Играть, правда, перестал, спрятал рожок в мешок, болтавшийся теперь за спиной.

Осилив подъем, Лука оглянулся и увидел беспорядок, которого не любил. Пестрая нетель, задрав тонкий хвост, бежала в сторону.

– Николка! – позвал дед. – Глянь, куда это молодуха поперла!

Мальчик бросился корове наперерез, но она еще быстрее устремилась вперед. Николка не стал ее преследовать, а побежал за холм, обходя скотину сбоку. Вскоре он показался на вершине соседнего холма, но вместо того, чтобы спуститься и гнать корову к стаду, застыл как вкопанный. Он пристально вглядывался куда-то вдаль, потом повернулся и со всех ног бросился к пастуху.

– Там… там… – Лицо его было перекошено от ужаса. – Много людей! На конях… – Он захлебывался словами.

Дед, встревожившись, заспешил в сторону, куда указывал Николка. Запыхавшись, он поднялся на холм… О ужас! Вдалеке, придерживаясь леса и почти сливаясь с его темными контурами, двигалось множество всадников. Порой они исчезали в низинах, словно растворяясь в густом весеннем тумане.

– Татары! – ахнул Лука. Помчался обратно – откуда только силы взялись? – Николка, беги, подымай народ! Скорей, миленький! А я задержу! Болото впереди, слева лес – там их встречу… Беги! – Он сдернул с худого плеча бич и закрутил его над головой.

Воздух огласился резким щелканьем. Пастух бегал от одного конца стада к другому. Сбитая в кучу махина пришла в движение. Первым набрал скорость бык, любимец Луки, за ним тронулось все стадо. Вначале оно шло плотно, но по мере приближения к месту встречи с непрошеными гостями Лука намеренно растянул стадо.